На взлет идут штрафные батальоны. Со Второй Мирово - Страница 37

– «Ноль шестнадцать»! Выйти в центр помещения!

Тот, который первым начал приборку своим нижним бельем, вышел в центр.

– «Ноль шестнадцать»! Вы заслужили поощрение. Поощрение – это свобода. Просим вас попрощаться с вашими товарищами и подойти к двери.

Шестнадцатый ошарашенно огляделся и… начал молча кланяться во все стороны.

– Дюк Дзюба! Вам разрешается говорить. Вам поручается попрощаться с каждым из номеров.

Вот как! Шестнадцатого, оказывается, зовут Дюком Дзюба. А как раньше звали «ноль сорок восьмого»? Он уже, кажется, и забыл…

Дзюба торопливо подбежал к ближайшему из людей, схватил того за руку и затряс:

– Я пойду! Ты прости, мне надо! Прости! Мне надо! До встречи!

И в этот момент тонкая легкая молния – а «ноль сорок восьмой» уже научился отличать молнии по силе и интенсивности воздействия – клюнула Дюка в плечо. Тот коротко взвизгнул, подпрыгнув на месте, но не упал.

– Дюк Дзюба! Следует говорить не «до встречи», а «прощайте»!

И это «прощайте» ударило сильнее, чем молния.

Так Дюк – «ноль шестнадцать» и шел по кругу, пряча взгляд и пожимая руки:

– Прощай, «ноль пятьдесят четыре», прощай, «ноль двадцать семь», прощай, «ноль восемьдесят восемь», прощай… прощай… прощай…

Около одного он остановился. Смотрел в пол. Долго держался за руку. Потом все же произнес:

– Прощай… Брат…

Секунду спустя в брата ударил электрический разряд и тот упал без сознания. Дюк отскочил в сторону, опять взвизгнув и тряся рукой.

Незнакомое чувство неожиданно овладело душой «ноль сорок восьмого», когда Дзюба коснулся его вялой кистью. Это чувство вспыхнуло вдруг огненным шаром где-то в животе и удушливой волной почти мгновенно поднялось к горлу. Затем ЭТО замерло на секунду и пышущим жаром пламенем ворвалось в голову. Он едва не потерял сознание от этого, но Дзюба вдруг отпустил его и шагнул к двери. «Ноль сорок восьмой» тяжело задышал, зло оскалился, напрягая мышцы для броска, но дверь зашипела пневматикой, и оттуда вышел позабытый, уже почти древний, ужас.

Два ящера схватили Дюка за локти и втащили в дверной проем.

И настала «ночь».

Потом опять «день».

Потом снова «ночь».

ЭТО не отпускало «ноль сорок восьмого». Он не мог спать. Он не видел ничего, только то, как его пальцы яростно сжимают горло Дзюбы, заставляя корчиться, задыхаясь, в его руках. Он пугался этого сна и тут же просыпался. И не мог снова полностью уснуть, плавая под тонкой пленкой дикого, совершенно невозможного полусна-полуяви. Сна, который ему никогда не снился, ни разу в жизни.

Но и когда он не спал, то видел теперь этого проклятого Дзюбу, который шел на свободу. НА СВОБОДУ!

В ответ на это чувство вдруг появлялось другое. Начинало тошнить, словно какой-то комок застрял в гортани и просился наружу. Голова кружилась… Мир кружился… Все кружилось…

«Ночь»… Словно проваливаешься в какую-то чудовищную бездну и летишь маленькой искрой жизни в не имеющую дна яму.

«День»… Шагаешь по залу. Триста шестьдесят шагов вдоль. Сто пятнадцать поперек Вымотать себя, чтобы снова провалиться «ночью» в личный, персональный ад.

«Ночь»…

«День»…

«Ночь»…

«День»…

«Ночь»…

– Внимание! Вы себя вели хорошо! Всем – поощрение! – голос скакал от стены к стене и бил металлом по обнаженным телам.

Дверь снова открылась. В зал вошла…

– Решение по очередности совокупления принимайте самостоятельно, – снова грохнул по ушам голос.

«Ноль сорок восьмой» приподнял голову.

Прямо перед ним, спиной к нему, стояла обнаженная девушка. Грязные волосы сосульками свисали на понуро опущенные плечи. Узкая ложбинка позвоночника мягко опускалась к…

«Ноль сорок восьмой» сглотнул, уставившись на видимый лишь ему лучик света, ярко бьющий в глаза. Оттуда… Да… Там, где ноги сходятся в средоточие жизни… Оттуда всегда виден свет, с любой стороны виден. Лучащийся, манящий, сочащийся… «Ноль сорок восьмой» первый раз в жизни видел этот свет. Впрочем, нет. Во второй. Но то, что было пятнадцать лет назад, не считается…

Он зарычал, словно зверь, приподнимаясь, но его опередил дикий крик. Здоровенный мужик из противоположного угла вскочил и бросился к девушке. «Ноль сорок восьмой» рванулся навстречу, но наткнулся на кого-то и упал, покатившись по полу. Мужик, в свою очередь, споткнулся о «сорок восьмого» и с грохотом растянулся на полу. И вдруг все человеческое стадо завопило яростным ором и вскочило, словно лопнула невидимая, туго натянутая пружина.

«Ноль сорок восьмой» поднялся первым и обернулся к девушке, оскалив зубы… «Ноль сорок восьмой»?! К девушке?!

– Дина!!! – заорал Марк и бросился к ней, отпинываясь от тянущихся к девчонке рук Что-то захрустело под пяткой, но парень не обратил на это никакого внимания.

Она стояла перед ним, прикрывая правой рукой небольшую еще грудь, а левой…

Почему-то время замерло. Марк летел сквозь сгустившееся пространство, а она смотрела расширенными, пустыми зрачками куда-то в сторону, противоположную от сердца. Последняя мысль Марка была:

– Это… Как его… Как на уроке эстетики… Фамилия еще такая длинная… Мы еще с пацанами смеялись над ней… Бота-чета… Боттичелли…

Марк не видел ничего. Только ее. Он летел, падая. И ничего не слышал.

И когда двери снова распахнулись, на этот раз от мощного удара, и из коридора выскочили странные люди в круглых шлемах и странных «переливающихся» костюмах, и когда они заорали на весь зал:

– ВСЕМ-ЛЕЖАТЬ-РУКИ-ЗА-ГОЛОВУ!!! – он все равно ничего не видел и не слышал.

Во всем огромном мире, неведомо когда сжавшемся до размеров этого провонявшегося человеческим потом и мочой зала, сейчас существовали лишь ее широко распахнутые, немигающие глаза. И эти руки, и эти плечи. И этот идущий от нее свет. Свет, свет, свет… Везде и отовсюду – свет. Живой. Настоящий. Теплый. Нежный. Свет, который растворяется в тебе и в котором растворяешься ты.